Псевдо-экранизация Оскара Уайльда, от романа которого по гамбургскому счету остался лишь позвоночный столб сюжета. Красавчик Бен Барнс со времен «Принца Каспиана» играть, разумеется, не научился, но на этот раз на его гримасы можно, по крайней мере, смотреть без дрожи. Удивительнее всего то, что при взгляде на местную Британию и ее обитателей на рубеже 19 и 20 (sic) веков в исполнении съемочной группы «Дориана Грея», вспоминаешь в первую очередь «Парфюмера» Тома Тыквера, который совсем из других места и времени. То есть, в общем-то, именно то, что вспоминаться не должно вообще.
 

Юный интернатский лопух Дориан Грей, оказавшись единственным наследником ненавидевшего его всю жизнь деда, переезжает в Лондон после смерти старик, мигом став единственным владельцем шикарного особняка и внушительного состояния в полновесных фунтах стерлингов. Непорочную душу мигом берет в оборот записной циник местной богемы – Гарри (блистательный Колин Ферт, который – и об этом смешно даже упоминать – выше всяких похвал). Наспех пристрастив Дориана к курению и выпивке (забавно, на самом деле, наблюдать, как падения в самые низменные глубины нравственного ада начинается с одной-единственной сигаретки даже без опиума), Гарри крепко берет малыша в оборот, буквально вдалбливая ему свою философию. Нет никакого завтра, есть только сейчас. Все удовольствия жизни созданы для того, чтобы их получать. Все правила, законы и нормы придумали слабые затем, чтобы оправдать себя. Нарушай их, милый Дориан. Твоя жизнь должна гореть, как костер. Поджигай!
 

Дальше, конечно же, следует всем известный финт с портретом, истолкованный совсем уж буквально, вплоть до полной наглядности. Поджигая розовый лепесток, Дориан с насквозь фальшивым придыханием обещает продать душу дьяволу за вечную молодость и красоту. И, хотя перед нами не «Имаджинариум Доктора Парнаса» и дьявол собственной персоной в кадре так и не появляется, желание юного столичного жителя исполняется моментально. Что же, столичным жителям вообще везет. Получив таким образом своеобразную сатанинскую индульгенцию, Грей пускается во все тяжкие, демонстрируемые, впрочем, на какой-то мучительной грани между безнравственностью и вседозволенностью. Создается ощущение, что авторам и хотелось бы нашпиговать фильм полноценными эпизодами арт-лайт-порно, но помешали обязательные к упоминанию консулы и Национальная лотерея в титрах. Все-таки они платят, следовательно, они и заказывают.
 

Буквализм – едва ли не главный порок «Дориана Грея» как фильма. То, о чем Уайльд говорил намеками, иносказаниями и полутонами, здесь выставляется напоказ, превращая все действие в гнуснейшую комедию (право слово, эпизод с мамой и дочкой уместнее смотрелся бы в каком-нибудь «Великобританском пироге»). Основная мысль – за все грехи следует расплата, раньше или позже – доведена здесь практически до абсурда, и стремительно обрастающий ракушками былых дней и кораллами собственных пороков корабль по имени «Дориан Грей» выступает в лучшем случае как иллюстрация из детской книги или даже учебника. Примитивизм повествования в то же время не в силах побороть мощнейшую атмосферу картины, – фильм очень красив, этого не отнять. Но она словно провисает в пустоте, не находя себе опоры в хилейшем экранном действии, падая и падая вниз. Здесь все очень однозначно, и если тыкверовский «Парфюмер» имел на это полное право (в конце концов, и оригинальная новелла Зюскинда не являлась чем-то из ряда вон), то к «Дориану Грею» все-таки особый подход.
 

Этот фильм, холодный как сталь клинка, спрятанного у Грея в трости, не в силах заставить ваше сердце чаще биться. При взгляде на искусственные страдания Бена Барнса хочется, на самом деле, предаться всем порокам, включая содомию и мазохизм, одновременно, – очень уж они ненатуральны. А если нет разницы, зачем платить больше?