Театр одного актера

Как ни печально это признавать, высокотехнологичная экранизация классической истории Чарлза Диккенса стоимостью в 170 миллионов долларов, вероятнее всего, провалится в мировом прокате с оглушительным треском. Не помогут ни имя Земекиса в графе «режиссер», ни Джим Керри с Колином Фертом и Гэри Олдманом на афишах, ни единственно удачное, казалось бы, время для старта — аккурат накануне заграничного Рождества. Дело в том, что слишком мало осталось среди тех, кто ходит в кинотеатры, людей, которые отдают себе отчет в том, что в слове «кинотеатр» корень «кино» — вообще-то не единственный. Это вовсе не означает, что я призываю всех сломя голову мчаться в кинозалы, позабыв про «Сумерки» и «2012», — нет на Земле такой силы, которая заставит о них позабыть. Но в причинах поведения режиссера, вот уже в третий раз, вслед за «Полярным экспрессом» и «Беовульфом», пытающегося снять настоящее ненастоящее кино с ненастоящими настоящими актерами, разобраться, пожалуй, стоит.
 

Сам Роберт Земекис утверждает, что в новелле Диккенса его, как и персонажей фильма «Копейка», «интересовали и волновали две вещи». Призраки и путешествия во времени. И того, и другого в фильме с лихвой, причем лихва эта столь обширна, что я вынужден сделать небольшое предупреждение. Не совершайте огромной ошибки: не ведитесь на рекламные постеры и биллборды и ни за что не берите с собой на фильм детей. Да и сами, если страдаете морской болезнью, не идите, дабы не оконфузиться прямо в кинозале. Теперь, когда с гражданским долгом покончено, можно снова вернуться к кино.

Кино, между тем, получилось пугающее и, откровенно говоря, недружелюбное. Эбенезер Скрудж и у Диккенса-то не вызывал никаких симпатий, но в случае с экранизацией Земекиса этот персонаж расцветает в натурального маньяка, в котором, в отличие от Лектера или Декстера, нет вообще ничего симпатичного. Страсть к наживе, затмившая его разум до самого основания, поглотившая душу и закусившая сердцем, обесчеловечила этого Скруджа: на разумного прямоходящего он похож весьма отдаленно, скорее, на высохшую мумию, отвратительный оживший скелет, плотоядного демона с металлическим блеском в тусклых глазах. Оттенок блеска варьируется от медного к золотому – через серебро, разумеется. Здесь, конечно, огромная заслуга Джима Керри, который исполнил Скруджа целых четыре раза – в отрочестве, юности, зрелости и старости. Его неповторимая мимика, «захваченная» фирменной земекисовской технологией (впервые примененной в «Полярном экспрессе», где Том Хэнкс сыграл проводника поезда, и получившая мощнейшее развитие в «Беовульфе» с сексуальной демоницей Джоли) творит чудеса. Скрудж шамкает сморщенными губами, скрипит гнилыми зубами, орет и плюется слюной, ходит, скрюченный, по улицам, потрясая своей жуткой тростью, но и отчаянно трусит при первой опасности. Это, конечно, все-таки не фотографический уровень кэмероновского «Аватара», но он здесь и ни к чему: гротеск, бурлеск, театр — вот что такое «Рождественская история» Земекиса-Диккенса.

Именно театр. За его вымышленной сценой Керри «переодевается» в трехмерного Скруджа, Колин Ферт – в румяного племянника, Гэри Олдман – в крохотного слугу Крэтчита, нищего и забитого. На его сцене разворачиваются декорации, которые иначе и назвать-то сложно: свет гаснет — Скрудж остается в темноте, свет загорается — Скрудж уже переместился, действие сменилось, конец первого акта, антракт. Апогея этот «театральный» подход Роберта Земекиса достигает в сцене с Духом нынешнего Рождества, когда Скрудж подглядлывает за своими согражданами через дырку с небес, а мы в это время подглядываем за Духом и Скруджем. Все это звучит несколько шизофренично, но, поверьте, так и есть: лихой танец здесь сменяется печальным диалогом о потерянной любви, полеты в ночном небе – обличительным пафосом, мизансцена следует за мизансценой, темп отлично выдержан, оркестр вступает именно тогда, когда нужно, декоратор вовремя сыплет сверху искусственный снег, а уж вращающаяся сцена во время многочисленных гонок, скачек и полетов вверх тормашками грозит сорваться со своей оси и улететь куда-то очень далеко, вместе с крышами – и этого жуткого и волшебного театра, и вашей собственной.
 

Земекис поступил очень хитро. Точно такую же экранизацию, снятую с «живыми» Фертом, Керри и Олдманом, скорее всего, упрекнули бы в сухости, отчужденности, нечуткости и нарочитой «пьесовщине» К фильму, формально проходящему по рангу мультипликации, таких претензий, понятное дело, не будет. Но, заигравшись с классикой и освоив бюджет, Земекис несколько потерял чувство реальности. Каким бы высокоморальным и побуждающим самые лучшие чувства не был литературный оригинал, сколько бы раз на афише ни было написано километровыми буквами «Рождество», не найдется на свете, наверное, ни одного здорового человека, который бы в свой самый светлый праздник отправился с семьей на зрелище, во время которого ему сложно понять, что делать. Смеяться или плакать? Шутить или рыдать? Бояться или пищать от восторга? Думать или жевать? Уважать смерть или ценить жизнь? В конце концов, этому несчастному здоровому человеку для начала вообще стоит понять, куда он все-таки попал – на представление или в кинозал?
 

Правила шоу-бизнеса и современные технологии и стирают грани, превращая направления и жанры в единое мета-искусство. Земекис, со своим неуемным желанием экранизировать все любимые истории собственного детства в самолично избранной раз и навсегда манере, в этом потоке стоит особняком. И пусть «Рождественская история» провалится в мировом прокате, наплевать – денег ему всегда дадут столько, сколько попросит. Но это как раз тот случай, когда мне очень хочется быть благодарным за то, что на экране передо мной не какое-нибудь ничтожество по имени «Мадагаскар-33». Если бы в киномире существовала медаль «За волю к победе», ее стоило бы отдать Роберту Земекису.
 

И напоследок, но не в последнюю очередь. Для работы над переводом «Рождественской истории» на русский был приглашен Александр Филиппенко, человек, чьи моноспектакли удерживают зал на едином дыхании в течение нескольких часов, чей талант настолько же огромен, насколько и тщательно избегаем той сварой, которую условно называют «российским медиа-сообществом». Так вот, благодаря Филиппенко эту «Рождественскую историю» можно смотреть чуть ли не с закрытыми глазами – это настоящий театр, все не случайно, господа.